Сад

25.06.2008

Появление в конкурсе 30-го Московского кинофестиваля фильма Сергея Овчарова "Сад" подтвердило истину: гении не всегда адекватно оценивают то, что сотворили.

Чехов настаивал, что "Вишневый сад" - очень смешная комедия, спорил со Станиславским, увидевшим в нем элегию прощания. Овчаров взял за основу этот тезис и прочитал пьесу как фарс. Мастеру можно быть благодарным: он взял на себя труд экспериментально доказать правоту Станиславского.

Спектакль Художественного театра положил начало традиции играть Чехова как меланхолическую драму неизбежного ухода старого мира перед очередной сменой всех вех в России. Чехов мог только предчувствовать дальнейшее. Мы это дальнейшее знаем. Овчаров широко пользуется этим знанием: он намечает проекции персонажей пьесы в недалекое будущее. В Епиходове начинает угадываться помесь Шарикова со Швондером. В Гаеве - слюнявые либералы с кашей в голове и полным отсутствием конструктивных идей. В Пете - конечно же, убежденный революционер, который, скорее всего, от своего же романтизма и погибнет.

Попытки опрокинуть традицию предпринимал, впрочем, и Анатолий Эфрос в своем 30-летней давности спектакле на Таганке: там Петя Трофимов, помнится, говорил свое "Мы будем работать, работать, работать..." не восторженно, как было принято в советском театре, а уныло и обреченно - как о бесплодной перспективе. У Овчарова Петя стал совсем задохликом - вооруженные романтикой до зубов, такие опасны для общества (его интересно играет Андрей Феськов).

Фигуру Лопахина и прежде проецировали в будущее, видя в нем зачатки русского капитализма. Овчаров о будущем русского капитализма знает лучше Чехова и уже не настаивает на приходе нового хозяина жизни. Лопахин у него - фигура скорее лирическая, недотепистая, он готов все состояние бросить под ноги Раневской. И одновременно ясно, что это состояние свалилось на него примерно так же, как на современных "новых русских": дурные бешеные деньги, которыми легко сорить. И разумеется, он чуточку опьянен открывшимися возможностями. И ясно, что скоро его пустят в расход. Возможно, Епиходов-Швондер, который в фильме торжествует победу.

Все теперь разложено по историческим полочкам. И можно смеяться над тем, что казалось грустным. Овчаров использует стилистику немого кино с поясняющими титрами в трогательной рамочке с виньетками. Мизансцены фронтальны, как в комедиях дочаплинской поры. Пьеса, которая погружала нас в элегию прощального цветения вишни, как в пучину ностальгии, всерьез и надолго, теперь пролетает за полтора часа, как цепь картинок в комиксе, где вместо речи пузыри изо рта. Шарлотта дрессирует собачек и садится в шпагат. Гаев невнятно бормочет про многоуважаемый шкаф, который в ответ показывает ему язык. Петя истерически взвизгивает. Епиходов пытается заткнуть пальцем прохудившийся кран в раскаленном самоваре. Фирс в старом пудреном парике - последняя живая тень прошлого - укладывается умирать в заколоченном доме под сенью веревки с петлей (выразительная работа Игоря Ясуловича). И у каждого есть социальная роль - настолько ясная, словно и ее обозначили титром.

Персонажи стали функциями. И перестали жить, как у Чехова. Они теперь иллюстрируют тезис. Как герои того же комикса или театра марионеток. Стилистика марионетки особенно чувствуется у Лопахина: Роман Агеев двигается ненатурально, словно его дергает кукловод. И столь же ненатурально говорит. Настолько ненатурально и топорно, что уже нельзя понять: это задание режиссера или неумелость артиста?

Единая линия жизни стала цепью концертных выходов. Это было бы почти как в комедии дель арте, но для нее Чехову не хватает водевильности. Это было бы почти в стилистике лубка, но для нее персонажи Чехова слишком интеллигентны.

Получается, что больше всего в этом новом "Вишневом саде" мешает именно Чехов. Он не сумел написать его достаточно смешно - как мечталось ему, "чтобы черт ходил коромыслом". Он написал так, что Станиславский, говорят, плакал, репетируя. Кто из них был прав, теперь стало яснее. Фильм, при всей изобретательности, не высекает даже улыбки. Я отметил только один отдельный смешок в зале - когда, по-моему, Петя сверзился с лестницы. Вышло посредственное цирковое представление, где мясо - номера, а чеховский сюжет - шампур для них. Его смотришь по другим законам: прыгнет - не прыгнет, сорвется - не сорвется. Сорвался. Хотя дух при этом не захватывало.

Сергей Овчаров замечательно талантлив. Он и в этом фильме щедр на выдумку, выстраивая свой колоритный фарсовый мир. Но он поставил перед собой задачу слишком неподъемную: сокрушить одну из самых пленительных и долгоживущих театральных легенд, которая родилась в январе 1904 года в день премьеры "Вишневого сада" в МХТ. Она родилась вопреки воле Чехова, но исправно заставляла множество поколений театралов ходить на его пьесы, чтобы снова и снова замирать в ожидании поэтического "звука лопнувшей струны". Звука, который и сам Чехов не счел нужным или не смог объяснить, но почувствовал и включил в свои ремарки. Контекст, в котором существовала пьеса на протяжении века, стал вровень с ее текстом, вошел в него и в наше его восприятие. Весело смеяться над всем этим ни у кого не получалось.

Спасибо Овчарову: он ясно показал, что это и невозможно.

Но еще раз: он талантлив. Даже поставив перед собой экстремально сложную задачу, он сумел свести концы с концами: к финалу из цирка, из комикса, из конспекта все-таки высеклась чеховская элегия. Эту едва тлевшую в фильме ноту с первого кадра поддерживала Раневская - единственный здесь персонаж с душой и сердцем. Но заслуга это или вина дивной актрисы Анны Астраханцевой-Вартаньян перед режиссерским замыслом - судить не берусь. Возможно, Чехов-драматург и тут одержал верх не только над Чеховым-критиком, но и над Овчаровым-комедиографом: все равно все заплакали.

Валерий Кичин, Российская газета от 25.06.2008.