Сад

То есть Вы – Петя – «Вишневый сад».
История, собственно, такая. Мастерская, в которой я учился, и которую закончил в прошлом году – мастерская В.М. Фельштинского – там есть правило, что каждый курс должен так или иначе воспитываться на Чехове. Каким-то образом Чехов должен обязательно присутствовать. Так случилось, что у нас не было Чехова. Только в конце, на 5м курсе мы делали режиссерские работы по Чеховским пьесам. Это была уже такая самостоятельная работа, этюды. Спектакли из них не вышли. Это осталось наше, внутреннее. И я все думал, когда же Чехов прорастет, когда же он прорвется во мне? И случилось совершенно внезапно. Внезапный звонок, и мне пригласили, сказали, что Сергей Михайлович Овчаров снимает «Вишневый сад» и мы хотим вас попробовать на роль Пети Трофимова, как вы на это смотрите? Я на это очень положительно смотрел. Пришел и сначала состоялась беседа. Беседа была такая легкая, так как-то хорошо, Сергей Михайлович рассказал о своей задумке, что там, какой Петя может быть. Я ему ответил, что это так здорово, так интересно, революционер может быть таким, что у меня есть идеи, а еще раскольников, а еще Ничаевское дело у Достоевского в бесах… А потом начались пробы. Через несколько дней начались пробы, и там я понял, что все тяжелее и жестче, и я там так выложился! Я помню, я пришел, мы еще раз побеседовали, а потом пробовали сцену Петя Трофимов – Аня. Любовь и революция, революция и любовь. Я вышел после этих проб, были репетиции, потом несколько дублей на Аню и несколько дублей на меня. Я вышел выжатый. Я в зеркало посмотрел – я себя не узнал. И я подумал: «Вот он, Петя! Вот он какой!» Я думал, что я не пройду. Было какое-то такое ощущение, что у меня включился спинной мозг и во все дубли, которые снимались, что было во мне накоплено, то сработало, а ничего сознательного я не делал. У меня было именно такое ощущение, что ни одного слова сознательного, ни одного движения, ни одного порыва души – все бессознательное. После чего Сергей Михайлович сказал: «Да, нужно будет еще, конечно, пробы провести. К последнему дублю у вас, Андрей, уже что-то появилось, а до этого вы как-то так… Нужна будет еще одна проба». А потом мне позвонили и сказали: «Вы знаете, Сергей Михайлович еще раз пересмотрел эти пробы, все-таки вы Петя». Вот так это все внезапно случилось.
Первое впечатление, первый рабочий день.
Ощущение… Вы знаете, я когда увидел вишневый сад, увидел этот бурьян высохший, я подумал: «Ах! Это же точно, это настоящее! Вот оно! Он такой!» Видите ли, я 15 лет прожил на Ставропольском крае, и там видел эти вишневые сады до уборки, после уборки, во время цветения, и когда я увидел этот бурьян засохший, который стоит, я сказал: «Как точно, как хорошо, какой он настоящий!»
А что касается работы, очень волновался. И сцена была не шуточная, та самая, которая на пробах была. Первый съемочный день, и сразу из огня да в полымя. Там, конечно, Аня мне помогала, молодец. Она меня так спасала. Мы репетировали, и как-то, так или иначе, у меня уже сложилась картина того, как это должно быть, а когда Сергей Михайлович встал сбоку и стал активно помогать: «Давай, Андрей, давай! Здесь! И еще здесь! Почему ты такой спокойный? Ты думаешь это просто так вишневый сад? Вот здесь кого-то насиловали, а здесь до смерти засекли крепостного! Вот, ты про это говоришь сейчас!» И я заводился, заводился, заводился, и в конце голова начисто выключается. И я почувствовал себя в конце дня таким заступником за всех растерзанных, за всех убитых, за всех крепостных. Это мощно было. А потом такое облегчение – вот он съемочный день, он состоялся, я выжил! Да, я наверное, Петя Трофимов.
А я же готовился. Я читал перед этим «Катехизис революционера» Нечаева, потом Писаревское послание, перечитывал «Бесов», как он там все это кровью скреплял и думал: «Да, а кто же я? Тот, который будет скреплять кровью, пятерки и тройки организовывать, или тот, который в эту пятерку попадет и погибнет первый на баррикадах?» оказалось, что я вообще-то мощный такой идеолог.
Про Родиона Романовича еще могу рассказать, тоже очень хорошо он мне помог в этом смысле. Родион Романович, как я его понимаю, человек очень хороший. Человек настоящий и мыслящий, мыслящий по-настоящему. У него душа такая умная и ум такой душевный. Как-то так. Он на самом деле счастья хотел. Точно так же, как и Петя Трофимов. Нужно переступить грань, после чего сможешь владеть ситуацией, сможешь делать революцию, счастье. Точно так же как раскольников, Петя Трофимов очень мощно идеологически подкован.
Ну да, я революционер. В результате. Я революционер настоящий. Я новой поколение, которое идет вот такое ободранное, но несущее свое новое слово.
Новое поколение, как вам работается со «старой гвардией», с Фирсами?
Сейчас я вам скажу, тоже из первого впечатления. Была репетиция, сцена «Приезд Раневской», там, где я как раз в первый раз столкнулся с Игорем Николаевичем. Идет репетиция и я не понимаю, то ли это реальный Фирс сидит, то ли Игорь Николаевич играет. И чем дальше, тем я все больше убеждался, что Игорь Николаевич по каким-то своим психофизическим состояниям, по своим душевным качествам, он Фирс. Его подобрали и он не играет, он такой вот и есть: он трясется, что-то бормочет про себя… И это длилось целый день. Целый съемочный день я находился в таком вот заблуждении. И только в самом конце дня, когда он переоделся и таким бодрячком выскочил, со всеми быстренько попрощался, сел в машину и уехал. Вот это да! Вот это мастер! Вот это перевоплощение! Потому что я был уверен, что он старенький дядечка уже и в таком состоянии находится… Есть чему поучиться. Я за ним все наблюдал со стороны, подглядывал, заметочки себе делал: вот так нужно работать, нужно всю репетицию находить в напряженном состоянии, никаких расслаблений. Он Фирс целый день от начала и до конца, поэтому легко, что он в этом целый день. Он не делает над собой никаких усилий. Точнее, он сделал над собой одно какие-то усилие, и потом все. И я думаю, что и мне нужно не расслабляться. Петя от начала и до конца и все. Ни телефонных звонков тебе ничего – ты Петя.
И еще, вы знаете, такое ощущение, я его отгоняю, конечно, но все же. Я в детстве смотрел Алису, «Гостью из будущего», где Игорь Николаевич играл. Я в детстве видел этого человека по телевизору, а теперь вот мы с ним и как-то так на равных: он актер, и я, и роли у нас такие. Все это так воодушевляющее полетно, эта работа с мастерами.
Опишите пожалуйста ваш рабочий день, рабочий день Пети Трофимова?
Прибываю я к определенному времени, у меня всегда с собой баночка йогурта, я ее выпиваю – и в путь. Переступаю порог павильона, в котором вишневый сад, и вот оно началось. Меня загримировали, я в костюме, начинается репетиция. Это так интересно: первый раз когда разговариваем, все так просто, понятно, легко, а вот потом чем дальше, тем все мощнее. Сергей Михайлович включается. Он иногда со стороны, вот как сегодня, а иногда он становится таким эмоциональным, активным, он играет за всех сразу, и я с ним начинаю заводиться, я потом выхожу мокрый, вспотевший, и уже ничего мне не надо: камера, мотор!
Потом есть перерыв некий, маленький, без которого я бы предпочел обойтись. Хотя с другой стороны, может быть, мы бы тогда все сгорели на работе. Было бы хорошо, если бы была репетиция, которая плавно переходит в репетицию со съемкой, а потом, собственно, в съемку. Но, в принципе, пожалуй, так оно и есть.
Долго свет настраивается. Вот это чуть-чуть выбивает. Хотя я, конечно, профессионал и меня ничего не должно выбивать. Ближе к концу смены мы начинаем снимать в мощном ритме, и все быстрее и быстрее. Сцена должна проходить скоротечно, так, чтобы зритель не заснул. Я все думал, как это так, с чего это зритель должен заснуть, если все такое логическое и умное? А потом я посмотрел отснятый материал и понял, там какие-то паузы неимоверные. У меня по минуте проходит! Что я там оцениваю? Что я там обдумываю? На самом деле, все это мощно и эмоционально должно быть. И в конце мы все счастливые и радостные выходим из павильона из этого.
Ощущение вот еще какое. Я почему-то думал, что «Вишневый сад» - это обязательно должно быть на природе, должны запахи все присутствовать, а здесь пыль летает, потому что насыпанная земля поднимается в воздух и никуда не исчезает. Что касается съемок внутри, в доме, там такое странное ощущение появляется, может быть, из-за того, что снимается в павильоне. Как будто мы переносимся в то время. Я вам скажу такое наблюдение свое, была репетиция бала у Раневской. Я присел, а они танцуют. Потом Раневская подходит ко мне, приглашает меня, и вот я смотрю на них в этих костюмах, смотрю на этот дом, заброшенный, необжитой, смотрю на этих людей и понимаю, что я вижу в них, в наших актерах – я же не сумасшедший, я понимаю, что актерах, которые живут в 21 веке – то поколение, которое было сметено революцией, и мне так жалко их. Вот они сейчас танцуют, они беззаботные, они ничего плохого не делают, именно эти люди, которые здесь. И мне кажется, что это хорошая такая придумка, которая дает эмоциональный толчок. Я верю. Я верю, что Евгений Филатов, он – Пищик, Симеонов-Пищик, которого потом вот не будет, он исчезнет через какое-то время. И Фирс, Игорь Николаевич, который будет забыт тут и брошен. Вот такие ощущения у меня.
Расскажите про треугольник. Кстати, я забыла, кто любит Аню?
А что-то я даже и не знаю… Аня, по-моему у нас нелюбима никем. Кто же ее может любить? Раневскую любят два человека как минимум, Аня любит меня, а Аню… Фирс только разве что.
Что такой человек как вы нашли в Раневской – это раз вопрос, и работа, конечно, с Вартанян. Вот эта связь: студент-революционер и…
…и королевична. Я вам скажу так, эта любовь для меня на самом деле мучительна. Революционер не должен иметь никаких связей не связанных с революцией, никаких чувств. И даже если вдруг возникает вопрос дружбы или любви, то, разумеется, все это должно быть подчинено революции. Поэтому для меня эта моя любовь к Раневской – это моя слабость, за которую я сам себя ненавижу. И если бы была возможность взять это и вырезать, вырезать, выбросить и дальше существовать, я бы был просто счастлив, и я бы сию секунду это сделал. Это мучение. Из-за нее, из-за этой любви я совершаю такие ужасные поступки, после которых мне стыдно и еще до конца жизни будет стыдно. Эти истерики, которые я там устраиваю… Ну а как? Человек физиологически устроен таким образом, довольно неудачно, что никак с собой не справиться, не приказать себе и все. А я же идеолог, я не могу этого допустить. Я говорю, и я должен это исполнить. Как настоящий революционер. Я выше людей. И все эти любовные страстишки – это все мимо меня должно проходить. А на самом деле получается, что меня отбрасывают, и тут же я кричу как любовник в плохом романе. Кричу, что между нами все кончено. Чушь какая-то, которая меня убивает, и никак мне с этим не справиться.
Вспомните, пожалуйста, смешной момент на съемках?
Когда идет репетиция и у кого-то монологи, Сергей Михайлович не дает отдыхать и второму. Все должно быть как в жизни. Я же в жизни с чем-то соглашаюсь, с чем-то наоборот спорю – нет такого одностороннего общения. И вот у нас сцена с Раневской, где она вся в чувствах, переживает, а я пытаюсь вклиниться. И на репетициях я говорил так: «Ну, будет у вас, будет у вас любовь со мной и у вас будет мальчик еще…» А потом, когда шли съемки, она говорит: «Гриша, мой мальчик утонул…», - а я ей: «будет у вас новый мальчик…» - «Ну что, он так и будет говорить мне на съемках? Какой новый мальчик у меня будет?! Ребенок умер, что ты говоришь? Какой новый мальчик!» Это такой, черный немножко юмор. Что было, то было, не буду скрывать.Случилось так, что меня утвердили на роль Пети Трофимова. А я и в жизни такой взлохмаченный. Я должен был уехать на 5 дней на съемки к Алексею Ефимовичу Учителю Это давнишний проект, всего пять дней. Я там русский пленный солдат. И я уехал в Крым. Здесь я всех предупредил, что я там быстренько отснимусь и приеду, голова вся перемотана. Приезжаю туда, на меня смотрят и говорит: «Так, вас, наверное, нужно налысо постричь…» Я говорю: «Ну, вы понимаете, меня тут утвердили, тут такая ситуация, я должен быть заросшим, и налысо никак не могу допустить…» И начинается суета. Оттуда звонят сюда: «У нас был контракт, мы должны его постричь…» И меня стригут три раза по чуть-чуть укорачивая. В конце концов Алексей Ефимович говорит: «Я Сергею Михайловичу позвоню сам, я извинюсь, можно что-то придумать, но вас придется постричь.» И я говорю гримеру: «У меня голова перемотана. Все, что под повязкой – мое. Все, что торчит – выстригайте.» И мне выстригают лысины. Я приезжаю на «Вишневый сад», весь такой монах католический, здравствуйте, я – Петя Трофимов. Спасибо огромное гримерам, что они сделали парик, который спас всю ситуацию.