Сад

Ведь это опыт великих людей. Тут не только интерпретируешь, но и учишься у них глубине содержания и глубине размышлений. Мне уже не интересно снимать поверхностные, простые вещи.

«Вишневый сад» Чехова – духовное завещание автора людям. Возраст у меня преклонный, надо о вечном подумать…так что это тоже завещание в какой-то степени. Тем более, что обстановка в мире и в стране такова, что над духовным смеются все, относятся с усмешкой к духовным ценностям. Это все может плохо закончиться для людей. Мы друг друга обижаем, ожлобели все. Зощенко серьезно об этом говорил. Пора возвращаться к человечности. Это очень актуально. У Чехова высокое совмещено с юморным, это высокая комедия, человеческая комедия. Эта история интересна тем, что там все связано с любовью в том или ином виде: с любовью к Богу, с любовью друг к другу людей, с любовью к природе, дому, семье. Это тоже очень важные вещи, если мы будем о них забывать, то это все плохо закончится для всех нас. Тема фильма – любовь во всех ее измерениях, без которой нам не остаться людьми.

Как это не смешно звучит, это была вспышка, молния. Если другие замыслы, «Конек-горбунок» и прочие мои сценарии, они годами никак не реализуются, то здесь была именно вспышка. Я просто подошел к шкафу, открыл том Чехова, открыл «Вишневый сад», прочитал еще раз. И уже на следующее утро позвал Андрея Рейнгардтовича Сигле, продюсера, и ему рассказал замысел. Он сказал: «Все!» Это было решение в течение вечера и утра. Так звезды сошлись, и драматизм в моей личной жизни подтолкнул меня к этому произведению, как к спасительной соломенке. Еще было желание создать фильм, в котором тонкая психология, глубинные вещи. Я долго маялся, искал этот материал, а потом как молнией осенило. Вот же лежит! Потом это произведение, я думаю, чаще делают, чем «Гамлета» Шекспира, потому что есть режиссеры на Западе, которые помногу раз в течение своей жизни обращаются к произведению. О чем-то это говорит. Есть там тайна какая-то своя, даже мистификация, потому что так не бывает, как там написано. В этом произведении одни вопросы, а потом выясняется, что и все ответы даны, если внимательно вчитаться. Чехов был недоволен всеми постановками, потому что ему казалось, что это комедия, смешная, озорная вещи, и он очень плохо относился к излишней драматизации этого произведения, хотя там даже трагизм есть какой-то. Хотя, если его делать без юмора, то это не Чехов будет. Поэтому я постарался сплести воедино юмористическую и трагическую стороны. То, что это возникло неожиданно, конечно, странно. Такой итог жизни. Я начал делать, и сразу застрадал, неужели это когда-то закончится. Жалко, что это закончится, и будет лежать просто коробка с фильмом. Я бы еще несколько раз мог бы сделать этот фильм, настолько глубокий материал. По-разному же его трактовать можно. Тысячи же существуют версий, и все разные.

Это не новое, это чеховское прочтение, я так думаю. Потому что Чехов был разночинец и я разночинец. Чехов не дворянин был, он дворянство получил только за литературную деятельность, и он из гущи народной вышел, и я из гущи народной вышел. И он с юмором к этому относился, и я. А когда Станиславский получил этот материал в руки, он плакал несколько раз, рыдал. Он почему-то увидел только трагедию Раневской и трагедию Гаева, то есть свою трагедию. Он был владелец, если не вишневого сада, то огромной собственности какой-то. Чехову это не нравилось, ведь у него не только господа действуют, там огромное количество слуг страдающих, переживающих, несчастных и смешных людей. Но почему-то все так невнимательно к этому отнеслись. А у меня в роду были все крепостные и со стороны матери, и со стороны отца, поэтому я более объемно наблюдаю все. Я сопереживаю Раневской. Но и всем другим сопереживаю не меньше. Поэтому я и выстраивал эту историю как историю о вишневом саде, рае, который им был дан. Природа, красота, благоухание, умиротворенность. Как люди расправляются с этой красотой и благоуханием? Есть Бог, и есть люди. Бог любит людей, а люди то по большому счету не любят Бога. Все мы так достаточно некрасиво обращаемся с той любовью, которая на нас нисходит. Понимаем это, не понимаем…Так что я считаю, что это обращение к ранней трактовке чеховской. Он писал, что «я не плакальщица». Почему делают плакальщицу? Почему одна трагедия? Чехов говорил, что написал столько юмористических рассказав, он юмористический писатель. Так почему же авторы уходят от юмора, озорства? Он сопротивлялся этому, возмущался и в письмах, и в статьях. Его не хотели слушать. Это не драма. Это комедия. Это глубокая человеческая комедия.

Когда Чехов писал, это было современное произведение, где всех потрясло то, что ходили обычные люди, в обычном доме и разговаривали. Сейчас есть дистанция. Я эту дистанцию выявляю. Там говорит Петя Трофимов: «Вся Россия – наш сад». И действительно. Только что мы с Россией, с этим садом, делали? Мы устроили гражданские войны, мировые войны допустили. Все церкви разбомбили, все поместья сожгли, все музеи развалили, то есть мы сами этот сад постоянно вырубаем. Что такое вишневый сад? Это то, что дано Богом, то, с чем жестоко, грубо, бесчеловечно обходимся. Поэтому это очень актуально, сейчас особенно. У нас очень большое разделение на одухотворенных, умных людей, и на людей, которые похожи на пятикантропов, на обезьян. Их речь не назовешь человеческой. Такое разделение чревато. Надо, чтоб люди посередине были, хотя бы кто-то. А сейчас только две категории людей. Это особенно в молодежной среде заметно. Очень сильные ребята есть, рядом с которыми мы в их возрасте просто школяры. Но есть и ребята, которые просто с одной извилиной, их огромное количество. Это беда для страны. Это произведение как раз вопиет о том, что пора нам на себя обратить внимание и вернуть человеческий облик себе. Уметь плакать, уметь сострадать, уметь сопереживать другому, уметь любит другого человека, прощать.

…Все это хорошо ложится на современность, но Вы выбрали исторические костюмы…
Конечно. Я считаю, что оперу «Аида», как сейчас часто делают, исполнять в смокингах несколько смешно, потому что гораздо интересней костюмы соответствующей эпохи. Зачем же одевать всех в фашистскую форму и исполнять «Аиду»? В этом есть что-то неловкое. «Вишневый сад». Даже в театре редко кто поднимал руку, чтобы переодеть актеров во что-то современное. Как правило все стараются делать костюмы той эпохи, потому что все-таки эта эпоха последняя перед обрывом…1903-1904…уже пошли бунты, 1905-1907 – уже началась гражданская война, уже начали жечь усадьбы, стали убивать помещиков, стали все ломать, картины портить, скульптуры бить. Это тот водораздел, когда надо указать, когда это было. Если бы страна пошла по другому пути, может быть мы жили бы сейчас по-другому. 1903 год – водораздел, когда Россия покатилась под откос. Вот там все и началось. Надо показать это. Я говорю об этом в финале…все идут пилить деревья, но такое ощущение, что они с пилами, топорами идут то ли пилить деревья, то ли усадьбу поджечь, разломать…Это вопрос. Сколько можно вот сейчас из тех миллионов усадеб, что существовали по стране, назвать? Мы искали. Не нашли усадеб, в которых снимать можно. На сегодняшний день их нет. Либо это музеи новоделы, которые не похожи на усадьбы. Архитектура, скульптура…это ж маленькие Эрмитажи были по стране. Это были очаги культуры. Если б не было помещиков, они оставались как музеи бы потом, но их не стало.

…Вы начинаете съемочный день с репетиций, потом снимаете. Первый раз с таким сталкиваюсь. Это норма? Норма для этого проекта?
Во-первых, снять «Вишневый сад» без репетиций просто невозможно. Во-вторых, мы старались репетировать до съемок, но это почти невозможно. Что-то мы срепетировали, но вот три актера у нас выпали, уже срепетировавшие почти весь фильм. Мы должны вводить прямо на площадке, с нуля все делать. Другие люди, по-другому все это надо делать вообще. Я срепетировал, теперь все это выбросил вообще. Без репетиций невозможно. Я считаю, что катастрофически мало времени на репетиции. Я этим очень недоволен. Надо было несколько месяцев репетировать опять, потом снимать. Я лишен репетиций в том объеме, в котором мне необходимо. К сожалению, производство кино сейчас этого не предполагает, надо очень много времени, денег. Этого у нас нет. Но, не простроив взаимоотношения героев, это снимать бессмысленно. То, что мы на площадке репетировали, очень интересно, очень интересно, там по 6-7 дублей, мы добивались какого-то совершенства. Там есть очень вдохновенные сцены. Здесь, на съемочной площадке, производство: осветительные приборы, провода и т.д. Актеры – только часть завода, фабрики, поэтому они очевидно хуже сыграют, чем на репетициях этих. Но у меня есть вот эти отдельные, снятые репетиции. Это как спектакль. Другое дело, что никто это не увидит, но я хотя бы частично совесть свою успокоил, что есть оно. Если кто-то из критиков захочет и посмотрит, как оно по-настоящему должно было быть. Многое уже, конечно, не получится, это обидно. Что-то получится, чего-то не будет совсем. Там такой киноспектакль. Здесь уже сложнее. Очень мало репетиций. У нас актеры театральные. Я сейчас пытаюсь сделать мастер-класс кинематографического мышления. Это две враждебные категории: театральное и кинематографическое – два несовместимых способа мышления. Актеры борются сами с собой, чтобы избавиться от театральных ходов. Хотя есть способ такого повествования мизансценического, потому что это пьеса. Чехов пьесу писал, там это заложено, от этого не уйти. Кино же такого не было серьезного в тот момент. Было балаганное все. Он написал что-то среднее между кино и театром. Вот это я и делаю.

Сад вишневый цветет очень малое время и не в то время, когда мы готовы к съемкам: деньги пришли, все срепетировали и т.д. Во-первых, мы не могли рисковать. Сад дней десять цветет, может дождь пойти, град, ветер, и все осыпится. Во-вторых, надо чтобы в саду еще стоял дом. Строить надо. Поэтому съемка в павильоне – вынужденная ситуация. Но это интенсифицирует процесс. Мы должны снимать больше, чем снимали бы, выработка очень высокая. Снимаем быстро. Здесь свет есть, все горит, дождя нет, ветра нет, солнце не заходит за тучи. Правда получается единство места. Да и с искусственностью сада мы боремся. Это очень сложно. Мы не можем сад поставить. У нас есть несколько десятков деревьев, мы пытаемся из них делать сад. То есть все свое мастерство, что мы с оператором Иваном Багаевым накопили за тридцать лет работы в кино, мы пытаемся, чтобы сделать это реалистичным, достоверным. Чтобы сказку сделать былью.

У нас нет больших денег, чтобы приглашать звезд. У нас бы два больших актера съели бы всю смету сразу. Это с одной стороны, с другой же – свежие лица тоже важны. У нас в основном петербургские актеры, кроме Игоря Ясуловича, замечательного московского актера. Он Фирса играет. Остальные актеры петербургские, немедийные, как сейчас говорят, свежие лица, к счастью. При выборе актеров я руководствовался только внутренним принципом. Если это был чеховский человек, одухотворенный, тогда я его брал. Если человек был поверхностный, неодухотворенный, не чувственный, то он сам выпадал из обоймы. Здесь чеховские люди. Есть современные лица, современный способ существования, он здесь не подходит. Выбирали по принципу чеховский/нечеховсктй человек. Выбирали людей чувственных, одухотворенных, эмоциональных, предупредительных, интеллигентных, воспитанных…Это и есть то, о чем мы говорим в своем фильме. Люди, которые все это имеют в жизни, будут убедительны.

С одной стороны я беру архаических людей, людей из прошлого, из чеховского времени, сохранивших в себе это. С другой стороны – беру актеров, которые современно мыслят именно в искусстве, которые не банальными ходами идут, не штампами живут, а свежо мыслят и понимают, о чем я говорю. Все-таки я делаю современное кино и стараюсь излагать все это современным способом, в самом хорошем смысле слова. Я высоко ставлю планку. Если актеры допрыгивают, значит, это мои актеры. У меня есть даже театральные режиссеры в фильме, то есть они понимают, о чем я говорю, схватывают «птичий язык». А другие актеры даже не понимают, о чем я говорю, что я от них хочу. Этого в жизни у них нет, они не знают, что это такое. Есть какие-то вещи, которые им не дано даже понять. У них потолок, они не могут сквозь этот потолок прорваться. Те люди, с которыми я работаю, они тонко мыслят и понимают, о чем я говорю. Это очень важно. Анна (Вартаньян) из категории современно мыслящих людей. Без этого Раневская бы не получилась. Потому что Раневская, оторвавшаяся от российской почвы, попавшая в Париж, надышавшаяся якобы свободой в Париже того времени, естественно в ней идет борьба этих двух начал: российского и парижского вольного. Как и во всех персонажах. У них у всех, словно у батарейки, есть плюс и минус. Ведь это произведение не драматическое. Своими произведениями Чехов открыл новую дорогу. Когда конфликт не между героями, а внутри каждого героя, то есть сам с собой каждый герой борется. Не каждый актер может это сделать. Одно дело с кем-то бороться, бегать за ним, бить его по голове. А вот бить по голове себя, это уже сложнее. Вообще я выявил у Чехова темы, которые были под запретом, потому что цензура была жесточайшая. Такие образы, как Петя, Епиходов не были прописаны, они были написаны намеком. Он говорит, что Епиходов увлекается Ницше. Петя говорит: «Я человек сосланный дважды под надзор». Значит, Петя – революционер, а то – ницшианец такой доморощенный. Ницшианство – то, что мы имели за два века, за 19 ый, за 20ый, и в 21ом тоже мы это хлебаем. Некоторые постулаты Ницше очень смешно звучат, они настолько античеловечески, что смешны. То, что Чехов не мог говорить, я говорю. И возник совсем другой объем этого произведения. С одной стороны христианство, православие, с другой – ницшианство, которое их отрицает. Это в столкновении находится, это тема фильма. Что же говорит Епиховов постоянно, с чем он носится, с какими постулатами? И, когда эти постулаты выдвигают, расшифровывается произведение Чехова. Из его произведения вырезали самые простенькие слова. Я сейчас вернул эту возможность Чехову, чтобы углубить ситуацию. Там есть еще несколько мотивов, которые Чехов хотел использовать в будущих своих пьесах, но умер. Это не герои, это мотивы двух пьес, которые он не успел написать, но рассказывал о них. Я продлил жизнь этим идеям, использовал их в фильме. Фильм выходит за рамки пьесы, но по чеховским мотивам, о которых он мечтал. Это не буквальная экранизация, это версия с позиции нашего времени. Мы то знаем про всех героев все, что с ними произойдет, а они то не знали.

Фильм посвящается тем, кто безответно любил, любит или будет любить. Но в эту обойму попадает и Бог, который всех любит, а люди его не любят. Бог безответно любит людей, создает им какие-то условия. Они отвечают ему нелюбовью. Так же и герои. Все выбирают себе партнера подороже. Все хотят чего-то большего, а в результате остаются ни с чем. Поэтому никто там не совпал. Это люди, которые хотят большего, но не получают того, что дает им Бог, того, что перед носом у них находится. Это фильм о неразделенной любви.